GQ: На каком мы свете?

История г-на Одноблюдова и его светодиодов вполне тянет на статус «русской мечты», поиском, или, если хотите, созданием которой, и занимается проект Made in Russia.

Компания «Оптоган» основана в 2004 году в городе Хельсинки. Отцы-основатели - трое русских молодых людей, выпускники ленинградского ФТИ им. Иоффе, ученики нобелевского лауреата Жореса Алферова - изобрели нечто революционное в области электрического света. Поскольку стартап на родине представлялся проблематичным, ребята выбрали в качестве площадки Финляндию, а затем перебрались под Мюнхен. Дальше все сложилось как-то слишком хорошо и совсем не по-российски. Свои разработки и производственный план они представили на конкурс в РОСНАНО, и менее чем через год под Санкт-Петербургом начал строиться завод. Именно туда - в промзону на Таллинском шоссе — меня и вез от Исаакия таксист, вез медленно, так как город в этот день по счастливому совпадению посещал В. В. Путин и повсюду перекрывали движение.

— Забирайте свое сокровище обратно! - мрачно пробормотал водитель, пристраиваясь в пробочный хвост.

— Сами забирайте! - парировала я.

Дорожный полицейский взмахнул палкой, машины поехали, и вскоре мы оказались возле сине-желтого, чистого и аккуратного здания-коробки с огромной надписью «Оптоган». И пометкой POCHAHO.

«Наконец-то я выясню, что означает загадочная приставка «нано», - твердо решила я, проходя через турникет.

Меня провели в переговорную и принесли хороший кофе. Вслед за кофе в комнате появился скромный молодой человек в пиджаке. Молодой человек поздоровался и подал визитку — «Президент, генеральный директор ЗАО «Оптоган».

Все происходящее было, с одной стороны, вполне буднично и обычно, с другой -  как-то совсем не по-российски. То есть не грязно, без пафоса и проволочек. Будучи в силу профессии крайне подозрительной, особенно ко всему хорошему, что вдруг появилось на родине, я преисполнилась решимости досконально выяснить у своего собеседника, не является ли стильный питерский заводик с его загадочными суперлампочками потемкинской деревней вроде Сколково.

GQ Максим Анатольевич, я и мои чита-тели в областях высоких технологий по большей части дилетанты. Поэтому и во-просы мои будут дилетантские. Расскажите, что производит завод «Оптоган»?

МО Светодиодные светильники. Светодиоды являются основой, которая, по сути,— принципиально новый источник света.

И чем же прекрасен вот этот, например, светодиодный светильник?

Это новое поколение источников света, которое в несколько раз более энергоэффективно, чем традиционные источники света. Светодиоды долгоживущие и намного более экологичные. При этом светодиоды как источники света известны достаточно давно – их многие видели в бытовой технике. Но технология именно белых светодиодов появилась в 90-х годах и только года два-три назад достигла такого уровня, что позволило выпускать светодиоды и использовать их как источник белого света в бытовом применении.

А что такое «белый свет»? Есть, напри-мер, так называемый дневной свет, до-вольно отвратительный, его в бедных странах в домах используют...

Нет, это флуоресцентные лампы. А светодиод позволяет получать белый цвет в зависимости от потребностей. Можно моделировать спектр белого света, теплый, как лампа накаливания, либо совсем холодный, как на промышленных объектах. Светодиод как источник искусственного света на самом деле открывает широкие возможности именно с точки зрения управления качеством света — не только яркостью, но и восприятием. Это новый объект для светодизайнеров, который позволит человеку через какое-то время, по сути, менять и программировать. подстраивать под себя среду обитания. В зависимости от времени года, от настроения.

Теплый, холодный...

Да, с разным уровнем цветопередачи. То, как вы воспринимаете разные цвета, зависит от того, на каком белом цвете вы картинку смотрите. На солнце цвета воспринимаются так, при лампе накаливания по-другому, при лампах дневного света иначе. От этого и наше настроение зависит.

О да.

Красный может становиться серым. По сути, это один из параметров белого цвета, который напрямую не связан с его теплотой, некий скрытый параметр, который определяет то, как некоторые цвета воспринимаются человеческим глазом. Этот параметр в светодиодах можно менять в очень широких пределах. Это позволил менять под себя среду обитания. В течение трех-пяти лет мы к этому придем. Технология производства белых светодиодов существует около трех лет.

Это ваша технология?

У каждого производителя есть свои аспекты технологи.

Сколько таких производителей? Десятки, тысячи?

Качественные светодиоды в мире делают порядка десяти компаний.

А давно изобрели светодиоды?

Светодиод как источник света есть некий кристалл, через который вы прокладываете ток. Фактически это процесс, обратный фотоэлементам. В фотоэлементах у вас кристалл поглощает свет, а тут наоборот. Электрический ток проходит через кристалл, и он генерит свет. Зависит от того, какой кристалл, какой материал - цвет может быть зеленым, синим, красным.

И какой материал используется?

Для белых светодиодов используются соединения на основе нитрида галлия, который изначально испускает синий цвет. А чтобы получить белый светодиод, на этот кристалл который излучает синий цвет, наносится фосфор, желтый люминофор, который поглощает часть синего цвета, переизлучает его в желтый, а желтый и синий, смешиваясь, дают белый.

Как выглядит светодиодный светильник? Как обычная лампочка?

По форме похоже. Стоит, правда, значительно дороже.  Зато на наши лампочки мы даем три года гарантии.

Почему вы вообще решили лампочками заниматься?

Занялись мы этим в силу образования. Мы с моими коллегами оканчивали кафедру оптоэлектроники, по образованию мы физики, учились в Санкт-Петербургском электротехническом университете, базовая кафедра оптоэлектроники при ФТИ им. Иоффе – это один из самых известных в мире академических институтов, где в свое время были созданы основы технологий светодиодов, лазеров и всей мировой оптоэлектроники. Завкафедрой был – и сейчас есть – Жорес Алферов, нобелевский лауреат. Он получил Нобелевскую премию за изобретение гетероструктур, которые являются, по сути, основой светодиода. Изначально это наши корни, потом теория пошла по всему миру.

Вы у Алферова учились?

Да. Мы занимались оптоэлектроникой. Окончили институт, работали по специальности, но в разных организациях. Как в России, так и за границей.  Работал в Швеции, Японии.

А почему вы уехали за границу?

Это были 1995-1996 годы. Здесь было сложно, не до оптоэлектроники. Было время непонятных ситуаций, промышленность разрушалась, перспектив никаких не было. А уже к 2002 — 2003 годам мы работали в России, но на тайваньскую фирму, которая как раз занималась производством технологий для запуска на Тайване. Вообще наша наука в течение 90-х голов выжила на 90 процентов за счет мирового сообщества. Понятно, что международное сообщество получало за это все, что можно, но по крайней мере ученые имели возможность чем-то заниматься, не разъехаться и не переквалифицироваться в коммерсантов. А в 2004 году у нас возникла идея сделать компанию.

В России?

Я много времени провел за границей. Жил два-три года, но не перманентно. Возникло понимание, куда нужно двигать технологию, чтобы светодиоды нашли свое применение на таком рынке, как освещение. Уже тогда было видно, что в освещении — основной рыночный потенциал этой технологии. Когда она достигнет такого уровня, что ее можно будет применять в освещении, тогда из этого получится большой бизнес.

То есть до денег было еще далеко?

Было далеко до момента, когда светодиоды широко стали применяться в освещении. Имея в виду, что общий рынок в мире освещения в год это миллиардов 100 — 120, понятно было, что потенциал этой технологии достаточно велик. Поскольку понимание, куда двигать эту технологию, было, мы организовали компанию в Финляндии.

Почему именно в Финляндии?

Две причины. Во-первых, Финляндия — это ближайшее к Петербургу место, где было необходимое оборудование. Во-вторых, найти инвестора для такой компании, который бы был готов с ходу выложить несколько миллионов, было трудно.

Сколько нужно было денег, чтобы ваш проект заработал?

Минимальная линия могла стоить миллионов пять. Когда мы писали бизнес-план, мы рассчитывали выход на рынок освещения в районе 2010 года. Но какой бы срок окупаемости мы ни ставили, для инвестора вкладывать такие деньги в компанию, которая, по сути является стартапом, - абсолютно нереально, никто так не делает. Это либо должен быть сумасшедший, либо идея совсем уж сногсшибательная. Международная практика -  бизнес-инкубаторы, университеты, где есть оборудование.

Небольшая компания имеет возможность за небольшие деньги либо взять его в лизинг, либо платить за аренду, чтобы не вкладываться одномоментно. То есть тебе нужно найти инвестора, просто чтобы покрыть операционные расходы. Необходимый набор оборудования мы нашли в университете Хельсинки.

Финляндия — удобная площадка для стартапа?

Финляндия страна маленькая, объем денежных ресурсов не очень большой, зато множество небольших фондов, которые инвестируют деньги пенсионных фондов, государственные деньги, которые находятся в управлении. В Финляндии хорошо построена система государственного софинансирования. И если частный инвестиционный фонд принимает решение о том, что данный проект ему интересен, то очень просто со стороны государства получить софинансирование, которое покроет 50% требуемой суммы инвестиций, то есть снимаются риски с частных инвесторов. Именно такая связка — частные инвестиционные фонды есть целый набор.

В России что-то подобное этой системе существует?

В последний год-два возникло достаточное количество небольших фондов с капиталом 10 — 20 — 30 миллионов, которые инвестируют средства как частных инвесторов, так и инвестиционных фондов при банках. Есть целый набор венчурных фондов, который специализируются именно на венчурном финансировании, рискованном, инвестирует по 3-4-5 миллионов - это максимальный объем. Но у нас существует достаточно большой гэп между идеями, разработками и пониманием того, насколько эта разработка нужна рынку. Потому что традиционно у нас разработки были направлены на военную промышленность, где не важно, какой ценой, но надо сделать самый большой танк. И в принципе ментальность ученых построена таким образом, что если я что-то сделал лучшее в мире, то поскольку оно самое лучшее, оно всем нужно. И вот если я что-то сделал – то сразу все прибегут и у меня это купят.

То есть существует необходимость в структурах, которые свяжут Кулибина и менеджера?

Да, по сути, это стартап-менеджмент и есть. Оценивать рыночный потенциал технологий, которые разрабатываются, либо правильно формулировать направление исследований. Нужно правильно формулировать направления прикладных исследований, чтобы было четкое понимание, на какой рынок это направление ориентировано, какого рода продукт может получиться и будет ли это конкурентный продукт. Существует, например, большая разница между американскими инвесторами и европейскими. В Америке работники венчурных фондов в большинстве своем имеют инженерное образование, одновременно как инвесторы могут оценить рыночный потенциал проекта. Именно поэтому хай-тек-компании активно плодятся в Штатах. Процент удачных инвестиций в Штатах гораздо выше, чем в Европе.

То есть ребята понимают и в деньгах, и в технологии?

Да. А в Европе в основном инвестициями занимаются финансовые люди, и это снижает качество инвестиционных фондов. В России в основном следуют европейскому направлению, потому что у нас финансовых людей наплодилось много. Самая почетная профессия до определенного времени была - экономист или юрист. Вот они, строго говоря, и занимались инвестициями. Сейчас мы оторваны от того, что в мире делается в технологическом смысле.

Давайте вернемся в Хельсинки.

В Хельсинки мы потратили около года на переговоры с университетом, в результате получили первый этап финансирования. Задачей первого этапа была, по сути, демонстрация базовых технологий, про которые мы говорили. Первое финансирование было рассчитано на год, за который предстояло получить первые патенты на нашу технологию и продемонстрировать результаты.

Финской компанией мы пробыли год, и когда технология была готова настолько, что из нее можно было делать светодиод, нам понадобилось дополнительное оборудование. Его нашли в Германии, в городе  Дортмунд. Дортмунд, Дюссельдорф, эта земля в Германии традиционно занималась сталелитейной промышленностью и угольной. Потом это стало неконкурентно, и Северный Рейн-Вестфалия стал самым депрессивным районом в Европе, уровень безработицы в 60 — 70-х годах там был 30%. Тогда была разработана программа с участием Германии и Европейского союза по реструктуризации экономики этого региона, то, что у нас пытаются делать сейчас.

Что это за технология?

Были выделены бюджеты, которые позволяли стартапам получать финансирование от государства, то есть государство предоставляло инфраструктуру и покупало оборудование, а потом сдавало его в лизинг компании. Компания получала выгодные льготные условия платежей. За 30 лет этот регион стал одним из самых инновационных в Европе. Это второй, кажется, по величине технопарк в Европе. Их три в Мюнхене, один в Берлине и Дортмундский. Это большие государственные инвестиции, без государства ничего не сделаешь. Говорить, что Кулибин выскочит и перевернет весь мир, сейчас нереально.

То есть в России таких попыток нет?

Разговоров много. Сколково — один из первых таких проектов. Есть два подхода - затянуть большие корпорации сюда, у которых много ресурсов, но все, что они здесь разработают, они увезут.

Это логично.

По сути, вся добавленная стоимость на основе этой разработки, рабочие места будут создаваться в другом месте. Нужно создавать производство на основе разработок. Если не создавать производство, то, как сейчас таджики или узбеки ездят к нам на стройки, так лет через тридцать, когда нефть закончится, население нашей страны будет ездить на фабрики в Китай деньги зарабатывать. Потому что рабочих мест не будет. Места нужно создавать.

Сейчас.

Да, начинать нужно сейчас, потому что создание культуры высокотехнологичного производства требует времени.

Казалось бы, сейчас мы хорошие деньги получаем за сырье. Эти деньги, в кризисной экономике, возможно сохранить, вложив их в производство?

 В Китае, например, западные инвестиции поддерживаются всегда местными инвестициями, субсидиями и т. д. Просто говорить о том, чтобы Philips построила здесь завод, большого смысла нет. Есть только две причины, почему стоит инвестору вкладываться в производство в стране. Во-первых, уникальные условия — себестоимость существенно ниже или налоговые субсидии и т. д. Либо рынок. Понятно, что автомобильные заводы строят, потому что есть рынок. Создали условия — сразу начали инвестировать. Нужно создавать рынок. А что значит, создавать рынок? Стимулировать население к покупке высокотехнологичной продукции либо на начальном этапе защищать рынок. Потому что в честной конкуренции мы не выживем. Нужно, чтобы стартап развился, построил производство, а производство еще нужно запустить и только потом пускать его в условия честной конкуренции к мировым гигантам. Говорить, что мы сейчас сделаем производство, у которого есть технологическая «фича», которая Philips убьет, — это наивно слегка.

То есть нужна политическая воля.

Конечно!

Которая на данный момент, я так понимаю, не просматривается.

Есть разные тенденции. Мы считаем, что нам поздно открыто со всеми конкурировать, надо сначала дать возможность создать производства внутри страны, встать на ноги. Нужны инвестиции со стороны государства. Как в Германии — создаются технопарки за счет государства, компании получают возможность работать, оплачивать его содержание. Дальнейший рост за счет частных инвестиций. Мы этот этап прошли в технопарке в Германии, а в 2008 году появилось РОСНАНО. У нас тогда заговорили про энергоэффективность.

Это была ваша инициатива?

Да. Там есть некая процедура. Есть инвестиционный менеджер. Начали параллельно общаться с РОСНАНО и ОНЭКСИМом. Требование РОСНАНО — чтобы половина инвестиций шла от частных инвесторов.

Это касается всех их проектов?

Нет ни одного проекта именно РОСНАНО, должна быть частная инвестиция — либо в форме денег, либо чего-то еще. У нас два акционера — РОСНАНО и ОНЭКСИМ. Тогда инвестировали 2,4 миллиарда рублей. Завод мы открыли в ноябре прошлого года, производство было запущено, по сути, мы начали на рынке присутствовать с середины прошлого года. Деятельность компании в России была начата с нуля, она была зарегистрирована в июле или в августе 2009 года. Нас несколько человек всего было. Через год мы запустили завод. Сейчас мы входим в тройку крупнейших производителей светодиодной светотехники в России.

Вы можете что-то продавать в другие страны.

Да, мы начали. Первый проект в Штатах сейчас реализуем, идет освещение Бруклинской арены. Наконец-то, кстати, мы поняли, что все разговоры, что в Штатах свободный рынок, — в пользу бедных.

Как они свой рынок защищают?

Налоговыми сертификациями, там довольно жесткая система. Для того чтобы продукт можно было использовать или продавать на территории Штатов, нужно пройти жесткую систему сертификации. По заказу государства проводят сертификационный процесс. Они сами приезжают на завод.

У вас так и было?

Конечно. При этом ты все оплачиваешь, то есть это дорогое удовольствие — попасть на американский рынок. Чтобы туда пройти, надо реально хотеть. Реально хотеть и верить, что твой продукт начнет продаваться. Так попробовать — авось что-то в Штатах и получится, — это себе дороже.

Но вам это удалось.

Да. В 2008 году мы наш проект запустили, сейчас у нас штаб-квартира — российская компания, все остальные — дочки. Компания зарегистрирована в середине 2009 года, и сейчас мы имеем то, что имеем.

А что мы имеем?

Мы имеем производство, один из самых современных заводов в мире, оборудование, и наша продукция начинает сейчас продаваться в Европе. Штат у нас порядка трехсот человек. В течение года мы оборот увеличили более чем в десять раз. Сейчас мы входим в тройку, в следующем году планируем двигаться дальше.

А каковы ваши обязательства перед РОСНАНО?

Как перед любым инвестором — у них есть доля в компании. Каких-то специальных обязательств у нас перед ними нет.

Вам легко было договориться об этих инвестициях с РОСНАНО и ОНЭКСИМом?

Договориться было достаточно легко.

То есть вы официальным путем шли...

Абсолютно официальным. Процесс занял чуть более двух месяцев. От начала работы, формирования заявки до одобрения наблюдательным советом РОСНАНО.

Прохоров лично лоббировал этот проект?

Во-первых, он принимал решение, будет ОНЭКСИМ инвестировать или нет. В течение этого периода, двух лет, от него шла очень активная поддержка. Он всегда интересуется состоянием дел.

Каковы самые большие трудности ведения бизнеса, с которыми вы сталкиваетесь в России?

Одна из наибольших проблем — это эффективность производства. Нужен опытный  менеджмент, который людей структурирует и правильно научит тратить свое рабочее время. Это касается как производственников, техников, операторов на машинах, так и офисных работников. Эффективность очень хромает. Второе — это сама бюрократическая система. Чтобы удовлетворить требования законодательства по бухучету, тому-сему, нужно содержать штат народа, который будет заполнять все формы и т. д. С учетом общей неэффективности эти дополнительные накладные расходы эффективность бизнеса существенно понижают. Это все надо преодолевать.

Существует такая точка зрения, что, будучи страной с таким запасом сырья, мы можем ничего вообще не производить, гораздо дешевле в современном мире все покупать...

Если бы сырье у нас было возобновляемое, тогда да. Можно было бы сидеть до скончания века. Но сырье-то не возобновляемое, и все мы уже более-менее понимаем, какие у нас запасы, — 20 — 30 лет. Весь мир тоже не хочет зависеть от третьих стран, которые могут это сырье экспортировать, поэтому развивается альтернативная энергетика бешеными темпами. Альтернативные источники приведут к тому, что потребность в газе уменьшится, и это приведет к падению цены. Объемы останутся, но цена упадет. Доходы страны уменьшатся. Глупо думать, что весь мир будет сидеть и смотреть,  как будет расти цена на нефть и зависеть от нескольких государств. Развития альтернативной энергетики даст толчок к развитию целого ряда смежных направлений.

Какие, по-вашему, шаги со стороны российского государства необходимы, чтобы мы оказались готовы к моменту, когда будут созданы технологии использования альтернативных источников энергии?

Создание производств с высокой добавленной стоимостью. Чтобы добавленная стоимость создавалась внутри страны. Это автоматически решает целый ряд смежных проблем. Вот мы говорим, что люди требуют повышения зарплаты. Создание высокотехнологичных производств требует высококвалифицированных рабочих кадров, которые будут получать более высокую зарплату, соответственно, платить большие налоговые отчисления. Соответственно, им не нужно повышать зарплату, а нужно создавать производства, где высокая зарплата - это часть этого производства. И тогда вы решаете проблему и зарплат, и отчислений, и проблему переориентации экономики. То есть решаются и социальный, и инфраструктурные аспекты. Нужно вкладываться не только в создание прорывных технологий, должна быть программа по созданию производств. Второе — это по возможности помогать этим производствам с рынком.

Такие люди, как вы, создатели технологий, по вашим оценкам, вообще в России сейчас есть?

Конечно, есть. И в России, и в мире. Давайте вспомним, как Азия поднялась за последние 20 лет. В Сингапуре или Тайване 20 лет назад помойка была, а сейчас там 80 процентов мировой электроники производится. Надо создавать СП с мировыми компаниями в обмен на доступ на рынок. Создавать СП с российскими предприятиями, как в Китае делается, взамен на доступ на рынок.

А откройте мне, кстати, страшную тайну. Я знаю, что условием финансирования проектов PОCHAHO является их базирование на основе нанотехнологий. Что же все-таки такое, эта загадочная «нано-технология»? Вы ее в своих светодиодах действительно используете?

Самая начальная базовая технология, под которую мы получил и финансирование, — это и есть «нано». Процесс изготовления кристаллов состоит в том, что атомы этих веществ вы укладываете в определенном порядке. По сути, вы должны научиться манипулировать свойствами вещества на атомарном уровне. Если атом сложить так — он будет зеленым светом светить, а если этак — красным. И от того, как вы их сложите, зависят параметры конечного прибора. Нанотехнология — это, по сути, технология, при которой вы определяете потребительские свойства продукта посредством управления веществом на атомном уровне. То есть вы атом шевелите определенным образом и меняете то, что получится в конце. Не просто форму материала изменяете, а само вещество.

Профессионалы вашего уровня часто уезжают из России, так как считают, что в нашей стране очень низкое качество жизни — безопасность, медицина, образование и т. д. Вы имеете возможность жить и работать фактически в любом месте цивилизованного мира. Почему вы работаете в России?

В Европе, конечно, гораздо спокойнее жизнь. Уровень, качество жизни, обслуживания, ощущения — все другое! У людей гораздо меньше агрессии, люди приветливее, доброжелательные, и это общий фон и общее настроение. У нас на это есть свои причины. У нас 70 лет лучшие слои населения изничтожались. Это быстро не исправишь, такова реальность. С другой стороны, у нас жить сложно, но интересно. Первые годы существования «Оптогана» вся операционная деятельность была сосредоточена в Германии и Финляндии. До 2008 года мы приезжали-уезжали. Но потом открылась возможность сделать интересный новый бизнес. Это большое производство стоит того, чтобы проводить здесь время. Есть редкая возможность донести свое видение, посмотрев, как это делается в Европе и Штатах, до высокопоставленных людей.

К вашему мнению прислушиваются?

На самом деле — да. С Чубайсом у нас очень хорошие отношения. РОСНАНО много сил тратит на изменения определенных норм законодательства, которые упростят деятельность компаниям, в которых РОСНАНО акционер. То есть РОСНАНО — это не просто инвестиционный фонд, у него есть некая миссия. Понятно, что большинство условий у нас еще с советских времен — таможенное законодательство и т.д. При этом если во всем мире презумпция невиновности, то у нас — презумпция виновности. Законодательство подразумевает, что у гражданина России есть изначально желание украсть и от него надо защититься. В принципе, это правда, но, с другой стороны, надо искать какой-то компромисс.

 

Источник GQ декабрь 2011